– Ложусь я часов в восемь. Немного где вздремну, где поваляюсь. В три часа всё – никаких больше снов. Так, кувыркаешься. Чайник поставишь – или раз, или два, или три раза поставишь… Не спится.
Вот честное слово. Говорят, перед смертью у человека проходит вся его жизнь. Где был, где чего делал, где чего украл, где перед кем виноват – всё ты вспоминаешь. Русский остров всё не выходит из головы. Местами думаешь: ой, Господи, зачем так сделал? Но я за свои восемьдесят лет меньше кого-то изругал или зла сделал. У меня больше добра к людям. А зла я больше понёс от людей. Ей Богу, за моей спиной от народу кара большая.
Отца забрали в сорок первом. Его не одного забирали. Ещё соседа – Егора Аришенькиного, ему Сёмушкин фамилия, Аришкой звали. Ещё Федяньку, Кольки Миридонова отца. Их человек пять. У всех жёны, дети. Такой вой на улице стоял. Ну вой… Прям неохота даже рассказывать.
Этот бугор на краю села – это называлось Карсунская дорога. И песня старинная была:
Девчонки, помолитесь
Божьей Матери Казанской,
Чтоб спасла она бы их
От войны германской.
И ещё пели:
Вся Карсунская дорожка
Слезами улитá…
По ней едут и плачут
Суховски рекрутá.
Страх! Ушли они, и никто не вернулся. Ни отец, ни этот сосед, ни тот. Потому что это был первый набор, рожденья 1909 года. А с девятого года только Никола Шишак вернулся, Вончок, Петька Казначеев. А этих – нет. Их послали вперёд, телами русскими закрыть врагу дорогу.
На отца пришла бумага, что пропал без вести. Опосля войны эта бумага у брата-покойника была. Он взял её, хотел хлопотать, у него семеро детей было. И куда потом эта бумага отцова делась, даже не знаю.
Пришло время идти мне в первый класс. Опосля отца остались валенки… Видел кино «Чук и Гек»? Вот и я надел. Мать увидела, и смеётся, и плачет. А я пошёл гордый – я в отцовых.
Штанишки у нас были такие – внизу всё вырезано, чтоб их скидывать не надо было, а просто сел и всё сделал. И так ходили мы чуть не до десяти лет. Трусов ни у кого не было.
У матери были какие-то накопления после отца. Ну, скажем, отрезы ткани, это называлось товар. Здесь недалеко жил Иван Филипыч, старый моряк с «Авроры», он носил моряцкую форму и бескозырку, был начальником кирпичного завода. Они корову держали. Мать мне даёт кусочек какой-то ткани и кувшин: «Иди». Сменял я эту ткань на кувшин молока и пока шёл домой, выпил. Прихожу, мать: «Где молоко-то?» – «Выпил». Вот если хочешь, погляди, я штаны сыму, до сей поры шрамы видно. Она лапти берёт, верёвку вынает, портки с меня сымает и меня порет. Я понимал, за что она меня бьёт, я и пил когда, всё понимал – что я своих оголаживаю…
Это первый раз она меня порола.
А второй раз – я чернильницу украл. Пришёл из школы, поставил. Мать: «Отколе? Чья? Откуда?» И опять за этот лапоть и – пороть. Так что спуску не было, учили добру. Взял я эту чернильницу и отнёс тому, у кого взял.
Вот там, где сейчас поставили остановку, напротив стоит дом (правда, он сейчас переделанный). В этом доме нас, школьников, бесплатно кормили кашей. Какая-то это была помощь, американская что ли… Жёлтая была каша, пшённая, я и щас этой каши хочу. Разговоры были, что вот Америка нас, ребятишек, немного поддерживает, чтоб мы не все с голоду подохли.
Нас водили туда после двух уроков, на большую перемену. Которые ребята сами идут, которых ведут. Господи, я до сих пор помню… (Плачет). Как мы вылизывали эти тарелки, их и мыть-то после нас не надо было…
Ну и, конечно, кто этим делом заведовал, они нажились и… Ой, выключи это.
– Ничего страшного, дядя Коль, тех уж людей в живых давно нет.
– Есть тут живые…
И вот в один день мать пошла в сени и вертается с решетом рябины мороженой. Поставила на стол и говорит нам: «Ребятишки, хотите ешьте, хотите нет, хотите – сразу помирайте».
Нас у матери трое было: Васька маленький, Нюрка маленькая, а я побольше. В школу я больше не пошёл, а пошёл сбирать. В село своё не ходил, а пошёл в Кошелёвку (там уж её нет сейчас). А чего – зима, холод… Одни штанишки на мне…
А в то время так: и здесь у нас в Сухом, и в Кошелёвке, и везде: дверь на петлях не стояла, за одним закрылась, второй заходит. Вот так вот – идёт ручеёк людской, как вода текёт. Так шёл народ, и все просили помощь. А у кого было, те не подавали ведь. А у кого не было, картошку (одну картошку) и то подаст, разделит.
А почему у кого-то было? Если бы нас не раскулачили, не сгорели бы мы, и у нас бы что-то было.
А какие мы были кулаки? Работали и работали. Дед со своей семьёй в колхоз не шли. Наш дедушка был против этого – и не пошёл. Таких, кто не пошёл, тогда было немало. Но раскулачивали и выселяли далеко не всех. Скажем, ты председатель, а я твой племянник, я в колхоз не иду, ты меня не тронешь. А дедку моего защитить было некому. И их из дома выгнали. Это был 1930 год.
По материным речам у них в доме не то, что богато, но всё было в достатке. Порядок в семье был такой. Две снохи (одна – мать моя), две лошади. Дракинский ключ вон где, отсель семь километров. Там дед арендовал лесную делянку – дрова заготовлять.
Дед будит снох: «Маша, Оганька, вставайте, запрягайте, езжайте». К завтраку они съездят и привезут по возу дров.
«Груня, завтракать». Это дедушка говорит бабушке. Садятся, поели – всё! На два часа все отдыхать! Чтобы кошка не прыгала в избе. Все чтоб спали. А сыновья-то – один с утра горшки крутит, а другой их где-нибудь продаёт. У нас все, что есть поколения, сквозь до меня и сына Сашки, все делали горшки. У нас и горн свой семейный всегда был.
И было так: если нынче пост, то щи будешь постные есть. Порядок был жёсткий, зато справедливый.
Как они из дома съезжали, 34 воза колотых дров со двора вывезли. Это мать-покойница мне рассказала. Дом был большой и стоял он потом пустой, пока не сгорел.
А наши съехали в избу к дяде. Там я в 34-м родился, с 26 на 27 ноября. Позвали повитуху Фимочку, она помогала маме. Потом в выселках купили они небольшую избёнку, скорее, даже конюшню…
К войне дедушка уж не живой был.
(Продолжение воспоминаний:
Часть 5: о возвращении с войны,
***
Николай Иванович Акимов. 81 год (на момент записи воспоминаний, скончался 19 марта 2018 года). Всю жизнь прожил в родном селе Сухой Карсун за исключением четырёх лет службы в морской пехоте Тихоокеанского флота (остров Русский близ Владивостока) и многочисленных поездок с горшками (на телёнке, корове, лошади, а позднее – на грузовиках) по городам и весям бывшего Советского Союза.
Вместе с супругой Марией Григорьевной воспитали троих детей, почти все дети и внуки – военные.
До последнего времени занимался гончарным делом. Стал одним из создателей Сухокарсунского музея и центра гончарного ремесла, где несколько лет в качестве мастера обучал школьников.
Источник: Антология жизни. Геннадий Дёмочкин "Девчонки и мальчишки" Семеро из детей войны. Ульяновск, 2016 г.
Геннадий Демочкин "Девчонки и мальчишки". К читателю
Генеральный спонсор 
Сбербанк выступил генеральным спонсором проекта в честь 75-летия Победы в Великой Отечественной войне на сайте "Годы и люди". Цель этого проекта – сохранить память о далеких событиях в воспоминаниях живых свидетелей военных и послевоенных лет; вспомнить с благодарностью тех людей, на чьи плечи легли тяготы тяжелейшего труда, тех, кто ценою своей жизни принёс мир, тех, кто приближал Победу не только с оружием в руках: о наших самоотверженных соотечественниках и земляках.
